Русское зарубежье

Франция-Россия. Расставания и встречи.

Хроника семьи на стыке двух миров

  Окончание. Начало – № 1/20, 2021

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
  Во Франции
  Летом 1935 года мы переехали в соседний город Со (Sceaux). Меня записали в начальный класс только что открытого лицея имени Марии Кюри. В Фавьер мы больше не ездили, проводя летние месяцы в Вердело: «Потребность в тишине и покое привела нас в деревню с её простой, непритязательной, размеренной жизнью,– писал Брис Парэн.– Наташа бродила по холмам в поисках уединения и непрерывно рисовала. Я косил, кое-что мастерил, подправлял, а потом мы вместе шли гулять».
  В то время Гастон Галлимар как раз заказал Наташе иллюстрации к «Сказкам кота Мурлыки» Марселя Эме. Прототипы персонажей, животных и птиц, элементы пейзажа, дома – всё найдено ею в Вердело. Она ходила по окрестностям, внимательно наблюдая за природой и любуясь постоянно меняющимся небом, знакомилась и подолгу разговаривала с крестьянами, чья непростая жизнь на земле становилась ей ближе и понятней. Наташа всем сердцем полюбила Вердело, и, мне кажется, именно тогда впервые за все годы во Франции почувствовала себя наконец-то дома. Для неё начиналась новая жизнь.
  В деревне по утрам отец надевал старые холщёвые рабочие брюки, отцовскую рубаху без воротника и его же деревянные башмаки. Косил рано утром ещё по росе и делал это мастерски. Отдохнув после обеда, Брис переодевается – бежевые брюки, летняя матросская блуза, парусиновые туфли. Наташа остаётся в своём повседневном простом сером платье, лишь снимает повязанный сзади, на крестьянский манер, платок и приглаживает коротко стриженные волосы. Мы отправляемся на чай в средневековую усадьбу Ла Рош...
  Траур по родным одел Наташу во всё чёрное (что, на мой взгляд, ей даже больше шло). Простое совпадение, но одновременно с ней её близкая подруга иконописец Юлия Рейтлингер также облачилась в чёрные одежды– приняла монашество...
  Война
  В августе 1939 года родители отправили меня в русский пансион в Дувиль – дышать свежим воздухом, купаться в море и общаться с русскими детьми (все родившиеся и выросшие во Франции, между собой мы говорили, разумеется, только по-французски, в отличие от сопровождавших нас русских женщин).
  1 го сентября неожиданно приехал отец. На вокзале в газетном киоске на всех обложках чернели широкие полосы с огромными буквами: «ВОЙНА», «Немецкие войска перешли границу Польши». Дома мать уже паковала чемоданы. Опасались возможных бомбардировок Парижа и особенно военного аэродрома в Виллакубле (Villacoublay) неподалёку от нас. Ещё заранее родители решили в случае войны перебраться в Вердело.
  Немцы стремительно наступали, Париж был сдан без боя, и становилось ясно, что их уже ничем не остановить. Повсюду царил хаос.
  Когда после первых бомбёжек мы попали в Вердело, при виде обезглавленного дома у меня перехватило дыхание. Отец молча стоял на пороге, обводя взглядом разорённую комнату, потом вдруг быстро сбежал вниз, принёс из сарая лопату и с яростной энергией начал выкидывать наружу осколки черепицы, обломки мебели, стекла. Я бросилась ему помогать. Оказывается, стоило лишь начать что-то делать, как в душе появилась надежда –жизнь вернётся в дом и всё снова будет как прежде.
  Во всей опустевшей деревне осталось лишь четыре старушки. Жили своим хозяйством – огород, куры, да кролики. Ни хлеба, ни молока – все лавки в округе закрыты, а коров фермеры увели с собой. Месяца два спустя, уже после перемирия, стали возвращаться соседи, и жизнь в Вердело постепенно вошла в привычное русло.
  В городе тоже открылись магазины, но полки их большей частью оставались пустыми. Как только в ту или иную лавку что-то завозилось, перед дверьми выстраивалась длинная очередь. Хлеб был, а вот всего остального не хватало: сахара, масла, мяса, даже сезонные овощи пропали. С утра, захватив маленький «кухонный» кошелёк и сетку-авоську, я на велосипеде объезжала окрестные магазины, выстаивала все попадавшиеся мне очереди и вечером с гордостью привозила домой свой «улов».
  Затем ввели карточки на продукты первой необходимости.
  В Вердело опытная Наташа, пережившая в своё время военный коммунизм, время от времени обходила знакомые фермы и покупала масло и яйца. Цену она никогда не обсуждала и платила, разумеется, намного больше, чем стоили те же продукты, выдаваемые по карточкам, – это был «чёрный рынок», строжайше запрещённый военными властями.
  Отец купил небольшую кухонную печку, которую можно было топить и дровами, и углём. Зимой в Вердело, в складчину с учителем Сержем Дювалем, отец резал поросёнка – тайком, ночью, в погребе. Из крови делали колбасу, потроха шли на паштеты, а мясо солили. Свежую кровяную колбасу съедали первой, а солонину прятали у бабушки и затем кусками постепенно перевозили в Со. Эту опасную операцию поручали мне.
  Один за другим стали исчезать евреи, друзья родителей. Помню, как серым февральским утром неожиданно пришла Мирра Лот-Бородина и сообщила о расстреле Бориса Вильде, мужа её дочери Ирэн, арестованного вместе с другими членами группы Сопротивления из парижского Музея человека.
  А затем арестовали Наташу...

Ренэ-Татьяна Майар-Парэн
Перевод с французского – Максим Макаров

Полностью статью можно прочитать в журнале «Золотая палитра» № 2 (21) 2021