Русское искусство

«И ваши сени кочевые в пустынях не спаслись от бед...»

Об иллюстрациях В.А. Волкова к поэме А.С. Пушкина «Цыганы»

            Я писал жизнь с прошлым, настоящим и будущим.
            Валерий Волков

  Пушкинская графика Валерия Волкова принадлежит к раннему творчеству. Когда он взялся за эту тему, ему было всего лишь двадцать четыре года. Пятнадцать альбомных листов пожелтевшей бумаги. Классика графического рисунка – два цвета, чёрный и белый. Пушкинских «Цыган» иллюстрировали с момента публикации. Маленькие заставки как разбившийся бокал, разбитые цепи, вызвали тогда у цензора претензии – символика вольнодумства, но поэму печатать разрешили. Разложенные рядом рисунки В. Волкова раскрывают ход мысли. Он выбрал три тематических узла в поэме: табор, старый цыган, Алеко и Земфира.
  Наиболее зависимы от пушкинского слова стали картинки жизни табора. Здесь художник не упустил ни одной детали:
Между колёсами телег,
Полузавешенных коврами,
Горит огонь; семья кругом
Готовит ужин; в чистом поле
Пасутся кони; за шатром
Ручной медведь лежит на воле.
  Ночной отдых поэт оберегает временем суток: «Луна сияет одна с небесной высоты». Художник расширяет пейзаж, собирая в него детали, возможные для графических линий. На речной бегущей воде он, словно серебряными, светлыми бликами воссоздаёт лунную дорожку; лёгкое касание облаками ночного светила, наклонённый к воде кустарник передают порывы степного ветра Бессарабии. Рассматривая мельчайшие детали, неожиданно останавливаешься на контурах животных: нет, это не лошади; эти не пасутся, а стоят, отдыхают. Ослы?? Откуда? – От Пушкина, надо перечитать поэму:
Толпа валит в пустых равнинах.
Ослы в перекидных корзинах
Детей играющих несут.
  Жизнь табора В. Волков знал не по книгам. Будни вольного племени проходили на глазах рядом, в густом парке имени Тельмана в Ташкенте, городском «Шанхае» – перенаселённом районе напротив медицинского института, и, конечно, на базарах. Появление женщин обязательно с кучей детей и моментальное исчезновение по понятным им одним причинам вызывало движение, замешательство в окружающей толпе заинтересованных наблюдателей или безразличных прохожих.
  Движение в слове можно передать глаголом. Рисунок позволяет его увидеть.
Шатры разобраны, телеги
Готовы двинуться в поход;
Всё вместе тронулось...
И стар и млад вослед идут;
Крик, шум, цыганские припевы,
Медведя рёв, его цепей
Нетерпеливое бряцанье,
Лохмотьев ярких пестрота,
Детей и старцев нагота…
  Графические линии, прямые, улетающие с широких цыганских юбок; стройные босые ножки подрастающих девочек в едва намеченных штрихах; дети, замотанные в просвечивающее старьё, переданное пятнами то более тёмными, то блёкло расплывчатыми, соответствующими ветоши, – всё схвачено, соединено в едином порыве живого человеческого тела, всё подчиняется ритму бубна в поднятых руках юной цыганки. В данной композиции не нужна реально яркая пестрота таборного быта. Она бы мешала, разбивала единение духа вольности, возникающее при взгляде на рисунок.
  В пушкинской поэме, признанной гранью контакта романтизма и реализма, произведении, задержавшим работу поэта над «Евгением Онегиным», самым главным понятием и, соответственно, словом стала воля. Она даётся всему и каждому: ручной медведь лежит на воле; как вольность, весел их ночлег; вольнее птицы младость; здесь люди вольны; гуляет вольная луна и т.д. Эту закономерность почувствовал В. Волков и сумел её воплотить в изображении массовых сцен. В них не всегда проставлены, проштрихованы единичные детали лица, но всегда улавливается контур фигуры, что для общего впечатления оказывается достаточным. В разных сценках наше внимание привлекает изображение луны – она светит по-разному. Бегут дни, меняется луна, так может решаться проблема времени и пространства – у Пушкина без лишней детализации. В графике В. Волкова – подчиняясь пушкинскому сюжету и создавая собственные «карандашные» параметры. В его теоретических записках читаем: «…вещи писались в контраст к природе и только потому смогли выразить её».
  Совершенно по-другому сделаны портреты главных персонажей, чья жизнь проходит в рамках таборного быта. Графический язык подчинился психологическому аспекту. Хорошеньких цыганок девятнадцатый век частенько представлял изящными барышнями. Через сто лет художник увидел иначе. В рисунках В. Волкова Земфира появляется дважды. Независимому характеру Земфиры соответствует её поза, и здесь обращаешь внимание на красивые тонко очерченные руки, сильные, не мешающие ей, знающие работу. Несколько затемнено лицо. Оно кажется более взрослым, может быть, благодаря переданному художником смелому, по-цыгански проницательному и обращённому прямо к вам взгляду. Вся фигура выполнена тушью и графитным карандашом. Её общая затемнённость в сочетании с карандашным нажимом усиливается на светлом фоне, способствующем моменту безмятежной неопределённости. Каким-то ожиданием останавливает нас этот рисунок.
  Авторский замысел открывается в следующем изображении. У Пушкина отмечено время:
Прошло два лета. Так же бродят
Цыганы мирною толпой;
Везде по-прежнему находят
Гостеприимство и покой.
  В. Волков обращается к назревающему конфликту.
Всё тихо; ночь; луной украшен
Лазурный юга небосклон,
Старик Земфирой пробуждён:
«О, мой отец! Алеко страшен...
Его любовь постыла мне,
Мне скучно; сердце воли просит».
  Драма Земфиры оформлена строго, лаконично. Ночь. Такая же худенькая фигура, в том же платье, но опущенные руки, словно сплетённые, держат колоду карт. За спиной шатёр, его нависший совершенно чёрный проём. Кому она будет гадать ночью? Только себе. Зачем? Всё ясно:
Старый муж, грозный муж,
Режь меня, жги меня:
Я тверда; не боюсь
Ни ножа, ни огня…
Я другого люблю…
  В. Волков акцентирует детали. Гордо посаженная голова, но взгляд потуплен и губы то ли припухшие, то ли прикушенные. Горькие. Босые ноги крепко упёрты в землю. Она не повернёт назад, она уходит...

А.Н. Давшан
доктор филологических наук

Полностью статью можно прочитать в журнале «Золотая палитра» №1(16) 2017