Русское зарубежье

Моя бабушка Евгения Грандмезон

  Евгения Грандмезон родилась в 1883 году в Ярославле. В 1886 году семья переехала в Москву. Поселились на Разгуляе. Её отец, Леонид Петрович Грандмезон, был надворным советником и служил в таможенном ведомстве. Мать, Мария Петровна, была погружена в заботы о семье и детях. По вечерам она непременно читала детям Евангелие и, стоя на коленях, молилась перед большим киотом. Мария Петровна была музыкальна и всегда что-нибудь напевала, особенно любила хорошие старинные романсы. Голос у неё до самой старости был очень красивый, сохранился тонкий слух ‒ так рассказывала о ней моя бабушка. Детям тоже передалась любовь к музыке: все они хорошо пели, имели отличный музыкальный слух.
  Семья Грандмезонов была дружной. Когда-то трём братьям ‒ Леониду, Рафаилу и Сергею, их бабушка по материнской линии оставила в наследство имение Прусова гора во Владимирской губернии. Однако Рафаил и Сергей отказались от него в пользу Леонида, поскольку он к тому времени был многодетным отцом, у них с Марией Петровной было четыре сына и четыре дочери: Пётр (1872‒1918), Николай (1874‒1921), Александр (1876‒1925), Анатолий (1883–1937), Мария (1880‒1938), Евгения (1883‒1974), Маргарита (1888‒1938) и Лариса (1889‒1973).
  Так случилось, что Рафаил Петрович Грандмезон скончался в 1900 году, будучи ещё совсем молодым. И теперь наступила очередь Леонида Петровича прийти на помощь семье своего брата. Он взял к себе в Москву племянника Колю Грандмезона и определил его в кадетский корпус. Уверена, что появление нового члена семьи, потерявшего отца, вызвало в семье волну участия и сострадания. Думаю, что чистота и духовность, царящие в семье, творческий настрой и тёплая атмосфера оказали благотворное влияние на всех, кто в ней воспитывался, в том числе, конечно, и на Колю.
  Сейчас трудно установить точные даты, однако, ясно, что с 1900 по 1911 (год окончания Николаем кадетского корпуса) он находился в Москве, вдали от мамы, в семье дяди Леонида. Старшие сыновья к тому времени уже окончили кадетский корпус, Мария и моя бабушка Евгения были уже взрослыми девушками, а младшие Маргарита и Лариса, были старше Николая всего на 3‒4 года. И, конечно, они вполне могли иметь общие интересы. Зная распорядок жизни в кадетском корпусе, можно предположить, что выходные дни и каникулы Коля проводил в семье Леонида Петровича. Скорее всего, и после окончания Николаем кадетского корпуса они поддерживали отношения вплоть до того момента, когда он попал в плен во время Первой мировой войны.
  А теперь я хочу подробнее рассказать о своей бабушке ‒ человеке незаурядной судьбы, думаю, это поможет воссоздать образ жизни этой семьи в те далёкие времена.
  Для подготовки к поступлению в гимназию Женю отдали в частную школу, когда ей было только шесть лет. С жадностью слушала она игру на рояле и запоминала мотивы песен. Учительница музыки заметила её музыкальные способности и посоветовала родителям приобрести фортепиано. В 1894 году Женя поступила в гимназию. Училась хорошо, переходила из класса в класс с похвальным листом.
  Летом следующего года к несказанной радости Жени было, наконец, куплено фортепиано. И теперь её трудно было оторвать от него – она играла всё свободное время. Для неё взяли преподавательницу, которая в молодости училась у Н.Г. Рубинштейна. После окончания гимназии в 1901 году Женя продолжала играть сама, без педагогов, а в 1902 году поступила в частную музыкальную школу, после которой получила право преподавать.
  Когда Евгения училась в старших классах гимназии, душа её, как она говорила, «начала двоиться»: она, конечно, была верующей, ежедневно молилась, любила ходить в храм, но в то же время, по её собственным словам, она была «легкомысленной». Очень хорошенькая, музыкальная, общительная девушка, она любила ходить в гости, много пела, танцевала. И то, и другое делала с большим удовольствием и успехом. Её интересовали молодые люди, и она их интересовала. Всё это очень льстило её самолюбию, однако, «после весело проведённого вечера, ‒ вспоминала Евгения Леонидовна, – я плохо спала. Часто, сидя в постели, плакала, и мне казалось, что этим вечером я потеряла что-то драгоценное. Я давала себе обещание не увлекаться весельем, не кокетничать, но проходило время, я снова попадала на вечер, и… обещание было забыто. И снова слёзы и раскаяние».
  Так продолжалось до лета 1904 года, когда в имение Прусова гора, где семья всегда отдыхала, приехала её старшая замужняя сестра Мария Грандмезон-Энбом, которая к тому времени уже перестроила всю свою жизнь на духовный лад. Приехала она с гладко причёсанными волосами, скромно одетая и привезла с собой много духовной литературы, которую Женя сначала отказывалась читать. Только к концу лета она прочитала рассказ «Жизнь за жизнь», в котором рассказывалось о том, как во время Отечественной войны 1812 года в одной деревне был убит французский офицер, и французы решили убить за него молодого семейного крестьянина. Но старенький священник местной церкви предложил им убить его вместо крестьянина.
  Эта история произвела на Евгению такое сильное впечатление, что она буквально переродилась и решительно изменила свой образ жизни: отказалась от чтения светской литературы, пения, танцев и светских развлечений.
  23 января/5 февраля 1905 года произошла историческая встреча Евгении с её будущим супругом Ильёй Николаевичем Четверухиным. Вот как она сама вспоминала об этом в своих «Записках»: «В Третьем кадетском корпусе был бал, куда поехала я со своими сёстрами вместо мамы, за старшую (мне был уже 21 год). (Тогда не принято было отпускать молоденьких девушек без старших в общественные места, а мама, видимо, после проводов сына на войну, не смогла поехать. ‒ О.Ч). Несколькими днями раньше мы проводили брата Анатолия на Японскую войну, поэтому настроение у меня было грустное. Туда же пришёл с одной знакомой барышней и Илья Николаевич». Общая знакомая, случайно оказавшаяся на том вечере, познакомила Женю с Ильёй Николаевичем. Между ними сразу установилось взаимное понимание и доверие, они проговорили весь вечер. Глубокая вера Евгении Леонидовны повлияла на будущее Ильи и полностью изменила его жизнь. В нём пробудился интерес к религии, который перерос в желание посвятить свою жизнь служению Господу. В 1906 г. Илья Николаевич оставляет Университет и поступает в Московскую Духовную Академию.
  Спустя три года они поженились. Свадьба состоялась в феврале 1908 года в Москве. В тот же вечер они уехали в Сергиевский Посад, так как Илья Николаевич в то время ещё продолжал учиться в Духовной Академии.
  В их семье родилось шестеро детей, двое из них (Машенька и Ванечка) умерли в младенчестве от тяжёлых болезней. (Забегая вперёд скажу, что сын Андрей погиб во время Великой Отечественной войны. До преклонных лет дожили трое сыновей ‒ Сергей, Серафим и Николай.)
  После окончания Академии Илья Николаевич получил место священника сначала в храме при Ермаковской богадельне в Сокольниках, где и прошли первые восемь лет его пастырского служения. Затем, в 1919 году, в очень трудное для страны время (разгар Гражданской войны), он становится настоятелем храма святителя Николая в Толмачах. К церковной ограде примыкает здание Третьяковской галереи...
  Храм был тогда в совершенно бедственном положении. Богатые прихожане-благотворители храма или умерли, или уехали. В их домах поселилась беднота. Диакон и псаломщик уволились, хора не было. Ни дров, ни муки, ни свечей, ни церковного вина, ни елея. Когда в храме не было ни одного священнослужителя, кроме самого отца Илии, бабушка становилась его первой помощницей: она регентовала, пела, читала, а старшие сыновья Сергей и Серафим прислуживали в алтаре и звонили на колокольне.
  Прихожане храма, хотя и были немногочисленны, быстро оценили по достоинству личность о. Илии. Каждый старался помочь ему в храме или выделить что-нибудь из своих запасов, чтобы поддержать семью священника в это трудное время.
  Отец Илия начал завоёвывать симпатии особенно тех людей, которые искали в храме молитвы и благоговейного совершения богослужений. Батюшка, несмотря на трудности, твёрдо и решительно шёл путём, который избрал для себя с самого начала, ‒ он постепенно увеличивал уставность и прибавлял учительную часть богослужений. Сначала он поучал только по праздникам, а потом завёл поучения ежедневные, и не только за литургией, но и по вечерам. Он говорил и от себя, и читал по святым отцам, и толковал Священное Писание, старался не пропустить ни одного непонятного места в тексте богослужебных книг, не пройти мимо, не обратив на него внимания своих прихожан. И храм постепенно наполнялся людьми, ищущими «Единого на потребу» (Лк. 10, 40‒2), преданно любящими своего духовного пастыря.
  Но не только великолепными проповедями и поучениями с амвона привлекал отец Илия к себе духовных чад. Его исповеди были для них ни с чем не сравнимым средством очищения, научения, духовного возрастания. Вот где проявлялась его любовь и мудрость пастыря-старца, как его часто называли те, кто у него окормлялся. Какие тесные духовные связи устанавливал Батюшка со своими духовными детьми! Они шли к нему со всеми своими делами и помыслами. Всех и всё принимал он близко к сердцу, сопереживал их бедам, радовался их радостям, сокрушался о грехах. Наставлял, ругал, зачастую просто требовал послушания и наказывал по-своему, например, невниманием.
  В неопубликованной повести его сына Серафима Ильича «Радостная и грустная моя юность» читаем: «Непосредственно к церковной ограде примыкало здание Третьяковской галереи... Однако такое близкое соседство в дальнейшем оказалось роковым для нашего храма: его закрыли по просьбе коллектива Третьяковской галереи.
  С первого года нашего устройства в Замоскворечье, когда отец поступил по совместительству на должность научного сотрудника в галерею, она стала нам родной. Мы запросто приходили к папе в кабинет, и он водил нас по залам и показывал хранившиеся там сокровища. Иногда папа, хорошо знавший русскую живопись, собирал целую группу из знакомых и так интересно говорил о картинах и художниках, что к нам присоединялось много чужих людей, которые не отходили до конца самодеятельной экскурсии. У некоторых картин мы задерживались. Производила большое впечатление огромная картина Иванова “Явление Христа народу”, великолепные исторические картины Васнецова, Сурикова. Со страхом смотрели мы на искажённое лицо Грозного в картине убийства им своего сына. Зато взор отдыхал на прелестных картинах Брюллова, Крамского, на пейзажах Шишкина, Левитана.
  Когда папа был вынужден уволиться из Галереи, мы, дети, продолжали вольготно посещать её, потому что у нас там осталось много друзей, и билетов с нас не спрашивали. Мы радовались, мы гордились таким знаменитым соседом». В 1923‒1924 годах начались новые усиленные гонения на Церковь, арестовали Патриарха Тихона, возник раскол живоцерковников и обновленцев. Было принято правительственное решение, по которому священнослужители не могли совмещать работу в государственных учреждениях со службой в Церкви. Отцу Илие было предложено или уйти из галереи или оставить служение в Церкви. Естественно, он выбрал служение Богу. Таким образом, он становился «лишенцем», т.е. их семья была лишена всех гражданских прав, дети даже не имели права учиться, а за квартиру они платили в несколько раз больше, чем все остальные. Зачастую ложились спать, не зная, чем будут кормить детей на следующий день...

О.С. Четверухина
Москва

Полностью статью можно прочитать в журнале «Золотая палитра» №2(15) 2016