Дневники и воспоминания

Тихон Иванович Сорокин

1879–1959

  Внимательный читатель, вероятно, заметил, что в нашем журнале публикуются статьи о художниках, историках искусства, реставраторах, незаслуженно забытых. К их числу относится и Тихон Иванович Сорокин, искусствовед, писатель, человек, много сделавший для сохранения древнерусского и народного искусства России. В годы Великой Отечественной войны, работая в Совинформбюро, он написал более ста очерков о разрушенных городах и памятниках архитектуры, скульптуры и живописи.
  Впервые мы публикуем воспоминания о Тихоне Ивановиче, написанные его дочерью, Наталией Тихоновной Сорокиной (1918–1991), живописцем и педагогом, а также воспоминания неизвестного автора, с карандашными пометами Н.Т. Сорокиной и отредактированные Марией Васильевной Зубовой.
  Мы благодарим М.В. Зубову за предоставленные архивные материалы и иллюстративный ряд, подготовку их к публикации и комментарии.

    Воспоминания об отце

  Мой отец, Тихон Иванович Сорокин, родился в 1879 году в городе Ливны Орловской губернии в семье небогатого мелкого торговца из крестьян. Он был третьим сыном в многодетной семье. Дед мой, Иван Степанович, полуграмотный с большим воображением и вольнодумством, и даже самодурством, был крупным мужчиной. Бабушка моя, Елизавета Николаевна, была старшей дочерью головы города. Она училась в гимназии, знала немного французский, была образованнее деда, много его моложе – он увез её 16 лет и обвенчался. Бабушка пользовалась в семье и в городе авторитетом. Самопожертвованная, она никогда для себя ничего не желала и была очень верующей женщиной. Она пользовалась доверием своих детей (а их было пятеро) и участвовала в их просветительской деятельности – спевках церковного хора, домашнем театре, сходках и т.д. Всех всегда безоговорочно кормила и поила. В большинстве случаев её звали «мамаша», а не Елизавета Николаевна.
  Бабушка моя была очень мила с лица, застенчива и с неотразимым смехом, который и я помню. Все ей «исповедовались», и она часто активно участвовала в решении семейных дел в городе. Легко раздавала всё, что имела. Это не нравилось деду Ивану Степановичу, несмотря на то, что он любил общество гораздо больше, чем бабушка. Иван Степанович был большой, шумный, но маленькая Елизавета Николаевна его укрощала, говоря тихо: «Ваня». На что он тут же говорил: «Всё, всё, мамаша», утирая лицо платком. Дед любил богомолье, ездил с семьёй к мощам святителя Тихона Задонского. Он страдал водянкой и в 44 года скончался.
  Два моих дяди были монахами. Один ходил в Китай проповедником от Афона по благословению своего духовного отца. Когда он приезжал в Ливны погостить, то это очень походило на описание в «Подростке» Достоевского.
  Среди братьев Тихон Иванович отличался тихим характером, любовью к чтению, пел на клиросе «исполайщиком», т.е. дискантом, в том соборе, где его отец был старостой. Окончил всего лишь церковно-приходское училище, т.е. 4 класса. Сидел за одной партой с Алексеем Николаевичем Булгаковым, младшим братом Сергея Николаевича, большого русского философа и богослова. Сергей Николаевич был на 10 лет старше их и в то время уже был «магистром богословия». Вот это знакомство сыграло большую роль в духовном становлении Тихона Ивановича, который от природы был вдумчив. Иван Степанович говорил, что, видно, он отмолит все грехи отца.
  Мечты Тихона Ивановича разрывались между пострижением в монахи и актёрской деятельностью. Благодаря библиотеке Булгаковых он рано начал читать книги Н.А. Бердяева, В.С. Соловьёва, В.В. Розанова и другие философские книги. Мать его в этом поощряла и сама старалась много читать, даже и ночами.
  Тихон Иванович дружил с Тезавровским, сыном священника и впоследствии виолончелистом [видимо, в тексте допущена неточность: Тезавровский Иван Сергеевич – фольклорист, контрабасист, педагог. – М.В. Зубова]в оркестре Большого театра, моим крёстным. В Ливнах отец организовал домашний театр, в котором участвовали братья и знакомые. Горя желанием просветить город, братья начали играть пьесы, которые ставили в Московском Художественном театре, тогда молодом и передовом: «Дети Ванюшина», «На дне», «Дядя Ваня». Чтобы получить пьесы Чехова, отец написал письмо Антону Павловичу и получил от него книжку с дарственной надписью. Она сгорела во время войны.
  Пьесы ставили своими силами, играли в неосвещённом сарае, иначе местные купцы прокляли бы и совсем затравили бы Ивана Степановича. Театр имел колоссальный успех у молодёжи. Иван Степанович распределял билеты, даровые, конечно. Все одновременно собирались и делились передовыми идеями. Взрослые приезжали на спектакли и в антрактах пили в доме чай. Стол накрывался Елизаветой Николаевной. Приходили Эйгисы и Алёшка-жид, который был машинистом на первом паровичке, курсировавшем по маршруту Ливны-Орёл, и потому был важной персоной.
  В саду отец разрешил построить баню для местных евреев, и это было большим вольнодумством. Она служила местом их сборищ, потом стали увлекаться революционной деятельностью, связались с группой народников в Орле, завели тайную типографию и установили печатный станок в подвале, печатали прокламации и расклеивали их (это уже после смерти Ивана Степановича). Елизавета Николаевна просушивала их на верёвках, как бельё, и потом запекала часть их в пирожки для передачи в тюрьму. Колодникам, которые проходили через Ливны, выносили бельевые корзины с пирожками и разные вещи (рубашки и т.д.) – это было в обычае времени.
  Были связи с политическими организациями. Иван Иванович, брат Тихона Ивановича, певец и большой гуляка, отбывал военную службу на юге и привёз домой в Ливны Михаила Фрунзе, который скрывался, имел паспорт на домашнего учителя. Елизавета Николаевна его приняла, кормила, и он остался в дружеских отношениях со всеми братьями до конца жизни. Он прожил в доме 8 лет и крестил мою двоюродную сестру Наталию Ивановну.
  Когда Тихона Ивановича призвали в армию, то он уже сознательно был активным революционером, имел кличку «Смарагд» в Харькове и ходил на сходки в лавочку на рынке. Был посажен в тюрьму, в одиночку, за участие в революционной деятельности. В 1905 году, перед восстанием, отца перевели в лазарет, откуда он сбежал в ночь восстания и вывел «глазной полк», в котором служил, на забастовку, с чего восстание и началось. Вручил на площади разработанные требования – «11 пунктов» – полковнику с немецкой фамилией. Всё это описал его знакомый Николай Семёнович Ангарский в 1925 году в юбилейном номере харьковского журнала «На Холодной горе». Отца посадили в одиночку на 11 месяцев. Позднее он вспоминал, что там перечёл Достоевского и Евангелие, стоя у окна, и был этим доволен. Его приговорили к расстрелу...

    Н.Т. Сорокина


    Сорокин – человек, спасший иконы Рублёва
    (Рукопись неизвестного автора с пометами Н.Т. Сорокиной)

  В 1920–30-х гг. иконы стали называть «религиозным дурманом». В общем хаосе разрушения Тихон Иванович решил сделать всё возможное по спасению хотя бы икон (сохранение икон от поругания в то время было настоящим подвигом). Для этого необходимо было иметь полномочия, поэтому он поступает на работу в Третьяковскую галерею, куда устроиться было сложно. Помогло старое знакомство, ещё по Франции, с начальником отдела кадров Мямлиной. Попал он под начало И.Э. Грабаря.
  Тихону Ивановичу удалось добиться разрешения собирать для Третьяковской галереи иконы. Труд Тихона Ивановича по сохранению икон шёл вразрез с политикой государства по уничтожению «буржуазной» культуры, по уничтожению русской культуры.
  Когда началось разрушение первых церквей, и стала очередь за Сухаревской башней, Тихон Иванович решил выбрать самого образованного и культурного, по его представлению, юриста – и пошёл к Красину (в честь которого существует улица Красина). Ответ Красина был таков: «Ах, это редкий памятник русской гражданской архитектуры, ах, это XVII век, – так он будет разрушен в первую очередь! Мы из-под русских всякую последнюю дощечку вытащим – с Вашей русской культурой покончено!» В то время это говорили открыто. За интеллигентный вид и русское имя можно было поплатиться. Особенно можно было поплатиться, защищая русскую культуру. И Тихон Иванович платил. Его арестовывали, лишали зарплаты и карточек, делали «лишенцем». Каждый раз, когда он шёл на Лубянку за утверждением очередной командировки, он не знал, выйдет ли оттуда.
  Первый апоплексический удар Тихон Иванович получил после взрыва Чудова монастыря в Кремле, где он вместе с П.Д. Барановским долгое время работал по снятию фресок со стен. Фрески были сняты и вмонтированы в планшеты. Сорокин и Барановский неоднократно просили начальство о вывозе уже готовых к транспортировке фресок, но им постоянно отвечали: «Подождите немного...». Монастырь был взорван вместе с фресками. Как видим, всё это проходило чрезвычайно цинично, в лучших демонических традициях – дать возможность месяцами работать по спасению фресок, заранее готовя их к уничтожению.
  Препятствия и трудности по сбору икон возникали повсюду. На глазах Тихона Ивановича уничтожали иконы и целые иконостасы, уничтожали фрески, в ликах святых прорубали пазы для межэтажных перекрытий, на которых сооружали нары для пересыльных.
  С 1931 по 1936 годы Сорокин исколесил почти всю страну: Среднюю Россию, Русский Север, Сибирь. На Севере он побывал на Соловках, в Мурманске, Кандолакше, Вологде, Кириллове. В Вологде он увидел резной иконостас, который готовили к разрушению. Руководил этим человек в тужурке и «пирожке». Прочитав удостоверение Тихона Ивановича, он скомандовал мужикам, которые обвязали иконостас верёвками: «Дёргай!». И иконостас рухнул. Не выдержав, Тихон Иванович вцепился в лацканы тужурки «полномочного»: «Что ты делаешь, дуралей!». Он был сразу схвачен и провёл около суток заключённым в общей камере. Назад в Москву он ехал и не знал, чем закончится поездка на этот раз. Главное воспоминание Сорокина об этой поездке: «В центре Вологды в Соборе пятиэтажные нары, в ликах святых балки, полно народу на всех этажах, в проходе женщина на коленях ползёт навстречу к тебе: “Батюшка, спаси…”». В Кирилло-Белозерском монастыре – лагерь, разруха. Ничего не отдавали на вывоз.
  Средняя полоса России. Тихоном Ивановичем Сорокиным были спасены иконы Рублёва. В одной из экспедиций в Звенигороде Тихон Иванович увидел строящийся дом. Его внимание привлёк слишком прямой настил из древних досок со шпонами – как выяснилось, это были залитые цементом и затоптанные сапогами иконы. Подошёл прораб: «Хорошие досточки? Мой тесть обил будку железнодорожную ими, доски прекрасные. –Хочешь взять себе? Пол-литра…». Пол-литра было уплачено. Три доски деисусного ряда Звенигородского чина письма Рублёва были отправлены в Москву на смотровой площадке товарного вагона. Документации на эти иконы не было, и в реставрационных мастерских их скрывали под видом столешниц.
  Если бы не героический труд Тихона Ивановича в течение шести лет, не существовало бы сейчас наиболее ценного фонда икон, и в первую очередь икон Рублёва.
  В 1941 году последовал второй арест Т.И. Сорокина, арестовали по старому доносу 1917 года. Продержали всю ночь у следователя. Утром следователь донос разорвал: «Это святой, какие глупости!»
  1957 год. Первая выставка в Третьяковской галерее в отделе иконописи. Многие иконы были спасены Сорокиным, в том числе Звенигородский деисусный чин, о котором он сказал: «Сподобил же меня Бог спасти такую красоту!»
  Что же из себя представляет спасённая иконопись? Говоря словами о. Павла Флоренского,
  «Русская иконопись в эпоху её расцвета – есть достигнутое совершенство, равного которому или подобного не знает история всемирного искусства».

Н.Т. Сорокина
незвестный автор

Полностью статью можно прочитать в журнале «Золотая палитра» №1(14) 2016